Специально для портала «Перспективы»

Павел Шлыков

Турция после выборов 2011 г.: парадоксы политического развития под властью Партии справедливости и развития

Шлыков Павел Вячеславович – старший преподаватель кафедры истории Ближнего и Среднего Востока Института стран Азии и Африки (ИСАА) при МГУ им. М.В.Ломоносова, кандидат исторических наук.

В 2011 г. правящая Партия справедливости и развития (ПСР) в очередной раз выиграла парламентские выборы в Турции. В стране фактически установилась электоральная гегемония ПСР. Произошло переформатирование «старой» кемалистской политической системы. Исключение из нее военной элиты, вытеснение с политического поля конкурентов ПСР и отсутствие у нынешней оппозиции реальной альтернативной программы вызывают вопросы в отношении будущего Турции.

Для всех, кто следит за политическими новостями из Турции, победа правящей Партии справедливости и развития (ПСР) на парламентских выборах 12 июня 2011 г. была очевидной и вполне предсказуемой. Результаты народного волеизъявления могли удивить лишь тем, что ПСР удалось не просто удержать показатели четырехлетней давности, но и увеличить их, хотя и незначительно: ПСР получила почти 50% голосов, т.е. на 3% больше, чем в 2007 г., и ровно в два раза больше, чем ее ближайший конкурент – Народно-республиканская партия (НРП), хотя многие эксперты не давали ей больше 40% [1]. Примечательно, что в отличие от выборов 2007 г., прошедших под флагом противостояния правительства и военной элиты, даже выступившей с открытой угрозой государственного переворота [2], электорат ПСР в 2011 г. не включал в себя противников вмешательства в политику военной элиты (иными словами поддержка ПСР не означала протест против прежней системы сдержек и противовесов в лице кемалистской элиты и генералов). Наоборот, высокие показатели симпатий избирателей к ПСР, по данным соцопросов, обусловлены не текущей конъюнктурой политической борьбы (хотя было бы неверно характеризовать последние годы как время затишья на политическом поле, скорее наоборот), а ретроспективным взглядом на партию Реджепа Эрдогана и достижения его правительства за последние 9 лет как в области политики (фактическая победа над политическими противниками в лице кемалистской элиты, последовательно и систематически вытесняемой с политического поля), так и экономики (относительно стабильные показатели роста и повышение уровня жизни населения).

Выборы 2011 г. интересны еще и тем, что ПСР в ходе них предстала своеобразным символом политической силы, гарантирующей исполнение чаяний своего электората, или, по крайней мере, по сравнению со своими политическими оппонентами, заслуживающей наибольшего доверия избирателей с точки зрения исполнения обещаний и ответа на социально-экономические запросы населения. Все эти факторы позволяют говорить о том, что ПСР за последние годы приобрела черты доминантной партии, популярность которой не теряется от долгого пребывания во власти, и электоральный потенциал которой обеспечит ей победу на любых свободных выборах в обозримом будущем. Неслучайно, что главным лозунгом ПСР на минувших выборах стал слоган «Турция готова. Цель – 2023 г.» (Trkiye Hazr Hedef 2023). Это не просто амбициозное заявление, демонстрирующее готовность оставаться у власти вплоть до столетнего юбилея республики, но и вполне откровенная констатация факта, что на сегодняшний день ПСР – наиболее влиятельная и системная политическая сила в стране, не только планирующая, но и (при прочих равных) вполне способная победить как минимум на трех ближайших парламентских выборах.

Примечательно, что впечатляющий электоральный успех ПСР в меньшей степени, чем это обычно бывает, объясняется индивидуальными качествами и политическими способностям, харизмой и влиянием конкретных кандидатов и членов партии. Особенность партийной структуры и «философии» ПСР заключается в том, что все баллотирующиеся по ее спискам кандидаты выступают не как автономные и самостоятельные политические фигуры, а как члены строго иерархической и упорядоченной партийной организации, выстроенной вокруг харизматичного лидера – Реджепа Эрдогана и им непосредственно управляемой.

Авторитарный характер партийной организации очень явно проявился как на стадии подбора кандидатов в депутаты, так и во время самой избирательной кампании. В отношении всех кандидатов, в независимости от статуса и занимаемого положения во властно-административной иерархии (включая действующих министров или «патриархов» ПСР, непосредственно участвовавших в создании партии), применялся одинаковый жесткий «партийный принцип»: они рассматривались как «служащие», вернее, солдаты партии, обязанные всем ПСР, согласные снимать свои кандидатуры в традиционных избирательных округах, где их хорошо знали, и баллотироваться от новых для них районов. Наконец, фактически готовые отказаться от личной политической харизмы и самостоятельности.

Накануне избирательной кампании Эрдоган был настолько уверен в устойчивости позиций ПСР и силе «бренда» своей партии, что отказался от традиционного выдвижения «сильных» кандидатов в лице местных племенных лидеров в юго-восточных провинциях (таких, как Урфа и Сиирт). И выборы показали, что именно ПСР как системная и хорошо отлаженная, но во многом «обезличенная» политическая организация, а не выдвинутые ей конкретные люди, составляет основной политический и властный ресурс, становится залогом электорального успеха. Одно из подтверждений этого тезиса состоит в том, что во время избирательной кампании в центр внимания ставились отнюдь не личные качества тех или иных кандидатов, а будущая реализация проектов и обещаний, с которыми публично выступала ПСР.

Наверное, свою роль в электоральном успехе ПСР сыграла организованность и системность в проведении избирательной компании. В этом отношении ни одна другая политическая партия в стране не смогла составить ПСР реальную конкуренцию.

В отличие от своих главных конкурентов – НРП, весной 2010 г. оставшейся без многолетнего лидера Дениза Байкала, скомпрометированного секс-скандалом [3], и Партии националистического действия (ПНД), в одночасье лишившейся нескольких вице-председателей прямо накануне выборов, – испытывающих серьезные внутренние трудности и не могущих похвастаться столь высокой структурной организованностью, а главное программно-идеологической цельностью, ПСР Эрдогана оказалась способна мобилизовать на выборы всю свою строго иерархизированную и разветвленную партийную структуру.

Активная фаза приготовлений к избирательной кампании началась еще феврале 2010 г., даже до того, как Высший совет по выборам (Trkiye Cumhuriyeti Yksek Seim Kurulu Bakanl) официально объявил дату голосования и основных предвыборных процедур. Для подготовки к выборам ПСР поделила территорию страны на шесть выборных секторов, назначив ответственных за каждый избирательный участок. Партийные координаторы были наделены широкими полномочиями и действовали непосредственно от лица вице-председателя ПСР Зелкифа Каздала, ответственного за проведение выборов. В некоторых илях, например, в Измире, Анталье и Мерсине, где прежде ПСР выступала весьма бледно, было заменено все руководство местных партийных ячеек, а кандидатами от «проблемных» округов выдвигались известные и «проходные» партийные функционеры. В ряде других округов председатели местных партийных организаций заранее снимались со своих постов, чтобы во время избирательной компании вновь назначенные руководители могли работать в полную силу, а не находились на стадии «вхождения в дела».

На этапе подготовки к выборам структура ПСР включала в себя 957 партийных представительств по всем 81 илям, 1875 городских организаций и 53 375 деревенских ячеек. Более того, Эрдоган решил усилить контроль над выборным процессом и инициировал создание специальных Избирательных управляющих советов (Sandk Ynetim Kurullar), представители которых присутствовали на 45% избирательных участков страны. В общей сложности ПСР мобилизовала почти 742 тыс. партийцев для организации агитационной работы на местах. На завершающей фазе кампании Эрдоган «призвал под ружье» еще более 3 млн членов партии, разослав каждому смс на мобильные телефоны (личное обращение «национального лидера» было воспринято позитивно и оказалось весьма эффективной формой мобилизации сторонников). Предвыборная кампания показала и устойчивость функционирования партийных структур, и относительно сильную внутрипартийную солидарность: так, большинство из 5,6 тыс. кандидатов, не прошедших праймериз (из которых 167 на тот момент были действующими депутатами ВНСТ), после схода с выборной эстафеты продолжили работу в избирательной кампании партии. Наконец, в течение трех последних месяцев перед днем голосования все партийные организации были открыты 24 часа в сутки [4].

Конечно, отличительной особенностью выборов 2011 г. стали отнюдь не прогнозируемый успех ПСР, на который, как видим, работало беспрецедентное количество людей, а ожидания и надежды на коренные перемены в общественно-политической жизни. С этими надеждами Турция вступала в новый выборный цикл, но они быстро испарились с началом активной фазы предвыборной борьбы. Надежды эти были связаны с реальным расширением сферы гражданской политики впервые с момента перехода к многопартийной системе в 1945-1950 гг. и принятием новой Конституции, призванной закрепить новые параметры общественно-политической жизни и расширение гражданских свобод и демократии [5]. Подобные ожидания были вызваны не только риторикой правящей партии, но и рядом мер по вытеснению кемалистской элиты [6] из сферы реальной политики. При всей неоднозначности этих мер, которые вполне можно рассматривать как факты политических репрессий, одно из важных их следствий – попытки переформатировать существующую политическую систему и политическую культуру.

Традиционно сфера гражданской политики была сильно ограничена, и одним из главных сдерживающих факторов выступала как раз армия или, шире, – кемалистская элита, де-факто регулирующая систему сдержек и противовесов в политической жизни страны. Гражданская политика в Турции на протяжении десятилетий (а в целом это отличительная черта всей республиканской истории) функционировала в довольно «урезанном» виде, что не могло не создавать внутренних проблем и не приводить к росту некоторой политической напряженности.

С вытеснением из публичной политики кемалистской элиты, сведением армии до инструментального уровня – иными словами разрушением фундамента установленной кемалистами политической системы – начался процесс ее распада, что создало условия для появления новой матрицы политических отношений и новой конфигурации политической власти. Именно на эти процессы, развернувшиеся в последние 3-5 лет и ставшие очевидными для массового избирателя, многие возлагали большие надежды. И, казалось, и НРП под предводительством нового лидера Кемаля Кылычдароглу, нацелившегося на модернизацию как структур, так и идеологии партии, и ПСР, сделавшая одним из базовых предвыборных обещаний установление в стране «развитой демократии», вполне отвечали этим чаяниям избирателей. Не диссонировали с ними и разговоры о новой конституции, конструктивном несиловом решении курдского вопроса и даже защите автономии политической сферы, выразившейся в отстаивании интересов ряда кандидатов от прокурдской Партии мира и демократии (ПМД) Селяхаттина Демирташа, на политическую деятельность которых Высший избирательный совет наложил запрет.

Однако формы политических акций ПСР против своих оппонентов из числа кемалистской элиты (новые волны арестов по «политическим делам» «Эргенекон» и др.) и реальное содержание предвыборной и политической стратегии Эрдогана заставили усомниться в оправданности повышенных ожиданий. Вместо консолидации общества политика ПСР фактически лишь способствует углублению «линий раскола» (и, среди прочего, разделения социума на сторонников и противников ПСР), что явно не способствует формированию компромиссных и консенсусных подходов к решению внутриполитических проблем.

Более того, ПСР фактически намеренно усиливала эффект социального отчуждения в рамках своей предвыборной кампании. Скажем, взяв на вооружение лозунг о «развитой демократии», довольно аморфно сформулированный и плохо обоснованный, впрочем, как и многие другие идеологические конструкты партии [7], ПСР облекла его в популистскую форму. Смысл тезиса о «развитой демократии» был сведен к сомнительному утверждению, что ПСР – единственная политическая сила, способная обеспечить развитие демократии и демократических институтов и, соответственно, все остальные субъекты политической сферы к этому не способны, не заслуживают доверия избирателей и, по-видимому, в конечном итоге должны оказаться на обочине публичной политики в Турции. Иными словами авторитарный подход Эрдогана к власти как в партии, так и в стране в целом был незаметно экстраполирован и на процесс демократизации и модернизации: ПСР открыто монополизировала право на демократизацию Турции и проведение любых других реформ. При подобной конфигурации политической системы вероятность консолидации и кооперации в рамках политического класса становится еще более затруднительной, чем в рамках прежней кемалистской системы сдержек и противовесов. В этом, пожалуй, заключается один из главных парадоксов политического развития Турции последнего десятилетия.

Вытеснение кемалистской элиты с политического поля

Одна из примечательных особенностей политической системы Турции до последнего времени заключалась в том, что правительство, сформированное победившей на выборах партией (или партиями), де-факто не обладало достаточными ресурсами власти и влиянием, чтобы самостоятельно управлять страной. Победившие на выборах политические силы получали не власть, а возможность ее делить с кемалистской элитой или истеблишментом. Рольпоследнего была институциализирована в рамках Совета национальной безопасности и других формальных и неформальных структур, которые способствовали тому, чтобы военная элита могла активнее влиятьна текущую политику.

Если исходить из этого тезиса, то многие моменты в судьбе ПСР и политической стратегии и тактике Эрдогана становятся более понятными.

ПСР с самого начала (неожиданной для многих победы на парламентских выборах 2002 г. [8]) не воспринималась кемалистской элитой как достойный и легитимный партнер, способный разделить бремя власти. Даже наоборот, несмотря на внушительный перевес по сравнению с ближайшими конкурентами (у ПСР 34,3% и 363 мандата, у НРП – 19,4% и из-за специфики избирательного законодательства только 178 мандатов) партия Эрдогана оказалась в положении «мальчика для битья»: деятельность партии и правительства Эрдогана стали приниматься «в штыки» кемалистской элитой и открыто трактоваться как угроза светским основам республики. Армия и военная элита четко противопоставили себя правительству и недвусмысленно высказывали сомнения в том, что ПСР действует в интересах Турции, а не вынашивает планы превращения страны в исламскую республику. И довольно либеральный Хильми Озкёк, возглавлявший Генштаб с 2002 по 2006 гг., и пришедший ему на смену «ястреб» Яшар Бююканыт действовали в рамках установившейся в 2002 г. конфронтационной парадигмы [9].

Оказавшись в политической осаде, ПСР должна была отстаивать свое право на власть и, даже больше, на политическое настоящее и будущее, в некотором смысле бороться за статус легитимно избранного правительства. В этих условиях политика «самоусиления» стала для ПСР неким синонимом и олицетворением процесса демократизации, дальнейшее расширение которого в представлении Эрдогана непосредственно связано с «выживанием» ПСР как самостоятельной политической силы [10]. Важный аспект политической стратегии партии заключался также в укреплении своей легитимности. Это, с одной стороны, достигается за счет конкретных успехов в социальной сфере и при следовании известной аксиоме о прямой пропорциональности улучшений в повседневной жизни рейтингу власти. С другой – постоянным продвижением тезиса о приоритете «воли народа» и закона (и, соответственно, силам, пришедшим к власти по итогам выборов) над подконтрольным кемалистской элите государственным аппаратом, армией и аналогичными институтами, сформированными не путем прямого волеизъявления народа и ему в принципе не подотчетными. Эти две довольно удачно выбранные линии должны были обеспечить «материальную» и «нормативную» базу популярности ПСР.

Еще одним каналом наращивания политической легитимности и реального веса для правительства ПСР стала внешняя политика [11]. ПСР четко взяла курс на «прозападную ориентацию», сделав одним из приоритетов внешне- и внутриполитической активности программу вступления Турции в Евросоюз. Все это в начале 2000-х гг. вселяло большой оптимизм и надежды на европейское «светлое будущее», серьезно скорректировало негативный имидж Турции как государства с «плохо работающей демократией», улучшило инвестиционный климат. Но главное, пожалуй, позволило ПСР откреститься от наследия Партии Благоденствия (ПБ) Неджметтина Эрбакана (и, в принципе, партий, вышедших из движения «Милли Гёрюш»), в определенном смысле доказать, что ПСР – это отнюдь не очередная реинкарнация открыто «антизападнической» и нелиберальной исламистской ПБ [12].

Не вызывает сомнений то, что и общая стабилизация экономического положения Турции, наступившая после кризисного периода конца 1990-х – начала 2000-х гг., также способствовала укреплению положения ПСР. В стране произошло выравнивание показателей экономического роста, что ПСР занесла в актив исключительно себе, хотя еще более весомый вклад в этот процесс внесло правительство Бюлента Эджевита (1999-2002), так и не успевшее воспользоваться плодами своей экономической программы. Между тем вплоть до кризисного 2008 г. экономика Турции росла, а в 2010 г. вернулась к докризисному уровню роста (8,9%). Кривая показателей дохода на душу населения за время правления ПСР также демонстрировала положительные тенденции. Эти показатели быстро восстановилась после кризисного 2008 г. При этом приоритетом для ПСР была социальная сфера, поэтому упор правительство сделало на повышение ее качества и на создание более благоприятных условий в трех ключевых областях – в образовании, здравоохранении, социальном обеспечении и транспорте.

Надо отметить, что здесь мы сталкиваемся с еще одним парадоксом политической стратегии Эрдогана – симбиозом неолиберализма и патернализма. Приверженность ценностям свободного рынка у ПСР не превратилась в «рыночный фундаментализм». Правительство ПСР довольно часто вопреки установкам на рыночный либерализм действует в духе социального государства, адресно решая проблемы бедности и материальной поддержки граждан, лишенных возможности удовлетворять «базовые потребности». Один из наиболее разработанных каналов социальной поддержки малообеспеченных – благотворительные организации, которые, нередко даже открыто, выступают в роли агентов партийно-политических структур. ПСР широко использует эту тактику для создания и поддержания образа политической силы, способной обеспечить не только развитие, но и социальную справедливость. «Государственная» благотворительность, нацеленная на сглаживание неравномерности распределения социальных благ, играет одну из ключевых ролей в укреплении социальной базы ПСР и налаживания каналов взаимодействия с обществом [13].

Диаграмма № 1. Показатели экономического роста Турции под властью ПСР (2002-2010 гг.)

Источник: http://data.worldbank.org/indicator/NY.GDP.MKTP.KD.ZG?page=5 ; http://www.dtr-ihk.de/tr/uelke-bilgileri/

Диаграмма № 2. Показатели роста душевого дохода Турции в 1980-е – 2000-е гг. (в долларах США)

Источник: http://data.worldbank.org/

Все эти реальные и «статистические» достижения ПСР широко использовались в пропагандистских целях во время предвыборной кампании 2011 г. В газетах публиковались полосные постеры с броскими партийными слоганами «Было мечтою, стало реальностью» (Hayaldi, Gerek Oldu!) [14], означавшими, что ПСР выполнило свое обещание, данное еще в 2002 г., – повести Турцию по пути новой модернизации, понимаемой как реформирование социальной инфраструктуры и доведение ее до «европейского уровня», а не культурная вестернизация в духе кемалистских преобразований.

Относительные успехи экономической и социальной политики, приумноженные на страницах лояльных СМИ и в новостных программах телеканалов, близких ПСР, помогли партии сохранить популярность в обществе, при этом правительство ПСР избежало незавидной судьбы слабых коалиционных центристских правительств, вынужденных по ключевым вопросам следовать указаниям военной элиты, институционально встроенной в структуру государственного аппарата.

За последние пять лет ПСР удалось в целом одержать верх над старой кемалистской элитой, отодвинув ее от рычагов реального влияния и власти и серьезно дискредитировав ее в глазах общества.

Во-первых, все попытки кемалистской элиты купировать власть ПСР фактически провалились. Ни к чему не привел «интернет-меморандум» Генштаба правительству 27 апреля 2007 г. [15], провисевший три дня, а затем снятый и даже удаленный из архива. Бесполезным оказалось и решение Конституционного суда о необходимом кворуме во время первых туров президентских выборов в парламенте. Обе акции не смогли помешать ПСР провести в президенты своего кандидата – второго человека в партии Абдуллаха Гюля. На интернет-меморандум – эту недвусмысленную угрозу вмешательства армии в политический процесс – ПСР публично ответила, ссылаясь, с одной стороны, на нормы Конституции, а с другой, – на опыт «западных стран», тезисом о подчиненном положении армии в рамках демократических обществ и назначением досрочных парламентских выборов, по результатам которых ПСР увеличила показатель 2002 г. на 12%, набрав 47%. Что же касается решений Конституционного суда, то они были нивелированы осенью 2007 г. принятием поправок к Основному закону, вводивших прямые президентские выборы.

В буквальном смысле слова развалилось дело о запрете ПСР за деятельность, подрывающую светские устои турецкого государства, возбужденное генеральным прокурором Высшего кассационного суда Абдурахманом Ялчынкая 16 марта 2008 г. в Конституционном суде [16], так и не удовлетворившем требования прокурора [17].

ПСР не только провела на пост президента одного из основателей партии, но и замкнула на себя многие другие ключевые административно-политические должности, прежде жестко подконтрольные кемалистской элите и занимаемые соответствующими кадрами. Так, ПСР поставила своего человека во главу Высшего совета по образованию – органа, контролирующего все высшие учебные заведения страны и играющего решающую роль в назначении ректоров университетов. Следующим шагом стала фактическая кадровая реформа в судейском корпусе – традиционном бастионе кемалистов наряду с высшим и средним офицерством. Конституционные поправки, принятые на референдуме 12 сентября 2010 г. [18], вводили новые принципы формирования персонала судов, а правовая автономия армии, ранее неподсудной гражданским судам, была упразднена. Лишилась армии и возможности «самоочищения»: увольнение со службы обросло новыми бюрократическими процедурами и выведено из непосредственной компетенции армейских служб, а любой уволенный мог обратиться в суд.

Главный орган политического влияния военной элиты – Совет национальной безопасности стал в результате реформ более гражданским по составу и лишился значительной части влияния на текущий политический процесс.

В этот ряд можно поставить и отмену 4 февраля 2010 г. «Протокола о безопасности, общественном порядке и взаимопомощи» (EMASYA — Emniyet, Asay, Yardmlama Protokol), подписанного еще в 1997 г. вслед за отстранением от власти правительства Неджметтина Эрбакана и долгое время вызывавшего ожесточенные споры. Этот документ, санкционировавший «при необходимости» установление режима военного правления в неспокойных провинциях, фактически подводил правовую базу под возможный военный переворот [19].

Наконец, ПСР превратила армию и военную элиту в объект публичной критики. В подконтрольных правительству СМИ публиковались многочисленные материалы, в которых приводились примеры произвола и безответственного поведения личного состава, рассказывалось о подготовке различных заговоров и планов по дестабилизации политической обстановки в стране и свержению правительства. Образ армии, обладавшей в Турции традиционно высоким авторитетом и считавшейся государственным институтом, пользующимся наибольшим доверием общества [20], откровенно порочился, а военная элита дискредитировалась.

В своем противостоянии с военной элитой и стремлении вскрыть застарелые институциональные проблемы в армии правительство ПСР, в отличие от предшествующих ей центристских кабинетов, ломала принцип автономии армии и не предоставляла возможность высшему руководству армии самостоятельно решать свои проблемы. ПСР инициировала и в конце концов установила принцип правовой и административной ответственности военных перед гражданскими судами.

Когда в 2008 г. начались первые аресты среди высокопоставленных отставных военных, обвиняемых в подготовке антиправительственных выступлений и заговоров, Генштаб никак не заступился за «своих», даже когда последовала вторая волна арестов, что в прежние времена было трудно себе даже представить. Судебные процессы и уголовные разбирательства 2009-2010 гг. серьезно подпортили образ вооруженных сил в обществе и поставили под вопрос обоснованность политических амбиций военной элиты.

Трудно не согласится с известным политическим обозревателем Али Бирандом, тонко чувствующим общественные настроения: «Прежние времена прошли… и армии нужно это понять… сейчас ей уже не избежать контроля гражданских властей и СМИ… и в своих действиях она уже не может этого не учитывать» [21]. Действительно, если в 2007 г. за публикацию информации о предотвращенном военном перевороте либеральный журнал «Нокта» заплатил тем, что прекратил свое существование (на следующий же день после выхода скандального номера в редакции прошли обыски, а журналисты подверглись репрессиям), то в 2009 г. вслед за выходом аналогичных материалов в газете «Тараф» обыски стали проводиться уже на квартирах попавших под подозрение отставных офицеров и генералов, а репрессиям подверглись бывшие военачальники.

В последние годы по мере раскручивания дел против «неугодных» представителей военной элиты (Эргенекон, «План клетка», операция «Кувалда» и др.) правительство ПСР все активнее наступает на позиции армии. На сегодняшний день под арестом находятся 77 отставных и 173 действующих офицеров (причем в большинстве своем это отнюдь не младший командный состав, а генералы, адмиралы, полковники и майоры, высшие чины жандармерии). По количеству политических заключенных Турция выходит на одно из первых мест на Ближнем Востоке.

Поражение кемалистской элиты в противостоянии с ПСР оказало сильное влияние на трансформацию политического ландшафта в Турции. Лояльные оппонентам Эрдогана СМИ и главная оппозиционная партия – НРП – вынуждены были если не принять, то учитывать навязанные им правила игры и упразднение принципов сдержек и противовесов прежней кемалистской политической системы.

Издержки демократизации по Реджепу Эрдогану

Вытеснение с политического поля кемалистской элиты прогнозируемо привело к изменению расстановки сил в политическом классе в пользу ПСР и команды Эрдогана. Военная элита, особенно после кадровых чисток июля-августа 2011 г., демонстративной отставки высшего командования армии и прихода на их место лояльных власти руководителей [22], оказалась лишенной права голоса по многим внутриполитическим вопросам, ранее де-факто находившимся под их контролем.

Однако опрометчиво было бы утверждать, что установление режима относительной автономии гражданского правительства означает развитие турецкой демократии и выход ее на новый уровень институционализации [23]. Вряд ли сложившаяся на данный момент ситуация свидетельствует о готовности военной элиты к «полной капитуляции». Факты говорят об обратном. Так, недавно руководство армии публично высказало опасения в связи с планами признать курдский язык вторым государственным языком, а также о появлении альтернативных версий республиканской истории Турции [24]. Появились и комментарии в отношении новых арестов по делу «Эргенекон»: командование вооруженных сил критически расценило заключение под стражу и задержание очередных новых фигурантов по делам о подготовке антиправительственных заговоров из числа действующих офицеров, более того, даже публично выразило солидарность с «узниками совести» [25].

Нельзя упускать из виду и то обстоятельство, что установленный ПСР баланс власти и влияния между, условно, гражданской и военной элитой напрямую завязан на политический вес самой партии и лично на Эрдогана. Во многом это конъюнктурная ситуация, детерминированная исключительно текущим положением ПСР как доминантной партии. Сам Эрдоган, конечно, расценивает ее именно как начало долговременного процесса, окрашенного «прочной верой в демократию… а не сломом сопротивления тех, кто стремится столкнуть страну с демократического пути» [26]. Однако вряд ли можно вполне разделить оптимизм лидера ПСР. Ведь и сам Эрдоган фактически признает, что для полноценной демократии и демократических институтов многое еще нужно сделать. И здесь встает вопрос, пойдут ли ПСР и Эрдоган на реальные демократические реформы, которые неизбежно придут в противоречие с авторитарными подходами к власти самого Эрдогана, или удовлетворятся сохранением status quo – продолжат заниматься укреплением своей власти и упрочением наметившейся диспозиции.

«Демократизация» политической системы, которую ПСР практически свела к устранению кемалистской элиты, кроме прочего вызвала обострение социальной напряженности в турецком обществе. Существовавшие ранее «социальные разломы» (турки – курды, сунниты – алевиты, мусульмане – немусульмане и др.) ощутимо углубились параллельно росту политической поляризации, обострившейся в середине 1990-х гг. с началом активной фазы противостояния исламистов и лаицистов. Эти проблемы рельефно проявились во время формирования нового состава Высшего совета судей и прокуроров, Государственного совета и Высшего кассационного суда в соответствии с процедурой, установленной конституционными поправками 2010 г. Во время выборов в эти структуры адвокаты, прокуроры и юристы разделились на две условные группы, каждая из которых четко голосовала за «своих» кандидатов. Шорт-лист одной из них составляло подконтрольное ПСР министерство юстиции из лояльных власти правоведов, которые, оказавшись выдвинуты при непосредственной поддержке ПСР, в дальнейшем попадали в зависимое от нее положение и были вынуждены отстаивать ее интересы.

Прокемалистски настроенная часть общества также не демонстрирует готовность принять навязанные ПСР правила политической игры. Как показывают социологические опросы, немало людей по-прежнему видят в армии и военной элите главных защитников Турецкой Республики, нахождение которых над гражданской властью оправданно, и, более того, поддерживают идею военного переворота для «защиты Турции от диктатуры ПСР». По данным одного из последних общенациональных опросов общественного мнения, 29% населения страны считают, что следствие по делу «Эргенекон» (его фигуранты обвиняются в подготовке в 2003-2004 гг. антиправительственного заговора) – это акция для запугивания оппозиции; 52,3% респондентов убеждены, что подобные дела («Эргенекон», «Молот», «План Клетка» и т. д.) явно никак не связаны с демократией и не приведут к укреплению демократических институтов власти; 44,7% отказывают судьям в беспристрастности при рассмотрении подобных «политических дел»; 46% в принципе убеждены, что расследование и суд по делу «Эргенекон» несправедливы [27]. Поэтому позиция НРП, последовательно утверждающей, что «Эргенекон» – это заговор ПСР с целью арестовать своих оппонентов и парализовать оппозицию [28], выглядит не как трансляция позиции кемалистской элиты, а как выражение мнения значительной части турецкого общества.

Раскол турецкого общества ощущается даже в среде крупных бизнесменов и бизнес-ассоциаций, в частности, самой старой и влиятельной среди них – ТЮСИАД. Руководство ТЮСИАД, всегда поддерживавшее инициативы по принятию новой более либеральной конституции, перед лицом назревающего внутри ассоциации конфликта публично заявило об отказе от какой-либо консолидированной позиции по политическим вопросам и принятия на себя функций «неангажированной платформы для разных инициатив» [29].

С другой стороны, масштабная интеграция исламистских кадров в государственный аппарат и различные властно-административные структуры – чем ПСР занимается с первых дней пребывания во власти – привела к тому, что турецкие исламисты в целом отказались от критических суждений в отношении турецкого общества и заняли позицию безоговорочной поддержки курса правительства Эрдогана [30].

Обозначенные линии напряжения и возрастающий уровень конфликтности (появление в обществе признаков «блокового противостояния») не способствуют созданию условий для развития демократии и укрепления демократических институтов.

Исчезновение условий для реализации традиционной схемы отстранения от власти той или иной силы путем непосредственного вмешательства армии в политику потребовало от оппонентов ПСР разработки новых стратегий политической борьбы. Идеологи главной оппозиционной партии – НРП – выступили с лозунгом «новой НРП». Создатели нового имиджа НРП, видимо, исходили из убеждения, что популярность ПСР базируется на том факте, что партия Эрдогана удачно продолжила традицию правоцентристских политиков и, соответственно, смогла воспользоваться их наследием. Поэтому «новая НРП», по их мнению, неизбежно должна изменить своему традиционному образу защитницы военной элиты и перестать быть партией, критикующей абсолютно все инициативы и проекты правящей НРП и правительства Эрдогана, не предлагая каких-либо конкретных альтернативных проектов. Модель «новой НРП» призвана сделать партию идеологически более правоцентристской. Таким образом, НРП, обычно располагавшаяся в «левом секторе» политического поля, по мысли ее идеологов, должна стать «более правой», чтобы увеличить свой электоральный ресурс. По подсчетам социологов, две трети турецкого общества придерживается праволиберальных взглядов, поэтому идеологи НРП хотят привлечь на свою сторону именно эту часть общества путем «ребрендинга» НРП и превращения ее в правоцентристскую силу [31]. С этой целью в НРП в качестве кандидатов стали привлекать известных правых политиков, а к обычной риторике партийных лидеров добавились призывы к новым формам военно-гражданских отношений, расширению демократии и т.п.

Новый образ НРП не выглядит убедительным и, по всей видимости, вряд ли сможет существенно расширить электорат партии. Открестившись от тесных связей с военной элитой, НРП выступила с инициативой провести тщательное расследование событий весны 2007 г. и, прежде всего, появление на официальной Интернет-странице Генштаба текста меморандума. Правда, подоплека этой инициативы была облечена в традиционную для НРП форму: для партии Интернет-меморандум – это прежде всего элемент заговора с целью повышения предвыборного рейтинга ПСР и обеспечения ее победы на парламентских и президентских выборах, а не попытка армии вмешаться в ход демократических процедур (и виновные, с точки зрения НРП, должны нести ответственность именно за это) [32]. В этот же ряд встает и проект отмены 35-й статьи Закона №211 «О внутренней службе турецкой армии», определяющей главную обязанность армии как «защиту и сохранение Турецкого Отечества и Турецкой Республики» [33]. Эта статья фактически давала турецким военным негласное право на вмешательство в политическую жизнь: будь то военный переворот или же предъявление «меморандума» – всегда можно было сослаться на норму «Устава внутренней службы». Однако предложенный НРП вариант поправок к 35-й статье сводился к уточнению возможных форм вмешательства армии в политику, а не к исключению подобной возможности в принципе [34].

Схожая ситуация сложилась и с программой демократизации, выдвинутой НРП. Она была представлена журналистам, но на ее широкое общественное обсуждение партийные лидеры, по-видимому, не решились. В программе говорилось, что решение курдского вопроса – это не только проблема военного вмешательства или экономического развития, но и курдской идентичности – как культурной, так и политической. Однако при этом НРП отозвало распространение партийных листовок на курдском языке в Тунджели, районе с преимущественно курдским населением и родном иле нового лидера НРП Кемаля Кылычдароглу [35].

Сам Кылычдароглу постоянно подчеркивал свою готовность поддержать решение курдского вопроса любой ценой [36], однако потом поставил перед ПСР два условия, потребовав от Эрдогана, во-первых, раскрыть содержание тайных переговоров с лидером Рабочей партии Курдистана (РПК) Абдуллой Оджаланом, во-вторых, публично извиниться за обвинения НРП в поддержке проекта федерализации Турции [37].

С целью расширения социальной базы партии, традиционный электорат которой – высокообразованные люди, населяющие экономически развитые районы, Кылычдароглу пошел на включение в избирательную программу конкретных программ по улучшению положения малообеспеченных слоев, а также по введению семейного страхования и всеобщего бесплатного образования. Однако, когда лидера НРП стали спрашивать о ресурсах для выполнения предвыборных обещаний, Кылычдароглу повел себя не как лидер респектабельной партии, а как правоцентристский политик 1990-х гг.: отвечая на подобные вопросы заверениями в том, что он лично найдет ресурсы хотя бы «потому, что его имя – Кемаль», или публичными «клятвами» уйти в отставку, если за четыре послевыборных месяца ему не удастся реализовать программные обещания [38]. Иными словами, публичные действия НРП все больше стали походить на предвыборные технологии правоцентристских партий 1990-х гг.: броские лозунги и нереальные обещания, выдвижение которых оправдано исключительно привлечением голосов избирателей. НРП даже стала использовать характерные клише для критики своих оппонентов, обвиняя ПСР в неспособности выдвинуть реальную программу развития страны, распространении коррупции и превращении в безответственного рантье [39].

Доминантная партия и монополия на демократию

Один из стержневых пунктов предвыборной кампании ПСР в 2011 г. стало создание образа партии как единственной в стране реальной политической силы, способной повести Турцию по пути демократии и модернизационных реформ. Главными аргументами в пользу этого утверждения ПСР помимо констатации успехов в противостоянии с кемалистской элитой и переформатировании военно-гражданских отношений выдвигала тезис о «развитой демократии», построить которую в Турции она намерена в ближайшие годы. Однако дальше провозглашения этого броского лозунга о «продвинутой» демократии ПСР не пошла и не только четко не сформулировала свою трактовку этого понятия, но и не предложила конкретной программы развития демократических институтов в стране. Более того, с окончанием выборного периода ПСР как будто забыла о своих обещаниях дать Турции «развитую демократию» и больше уделяет внимание борьбе с оппонентами, чем реализации своих идей и проектов.

Попытка монополизировать право на демократизацию страны без предъявления какой-либо конкретной политической программы, пытаясь на этом просто заработать дополнительные голоса, выглядит довольно неуклюже и в принципе противоречит нормам демократии. В случае ПСР это усугублялось еще рядом обстоятельств. Во-первых, ПСР в оправдание своих авторитарных наклонностей прибегла к вполне популистскому шагу – публично стала отказывать другим партиям и политическим силам в способности участвовать в проведении демократических реформ. Во-вторых, сам по себе призыв «доверьтесь нам, и мы обеспечим демократическое развитие» вряд ли отвечает духу демократической политики. Конечно, сторонники видят в электоральном доминировании ПСР знак того, что партии Эрдогана удалось наладить особые отношения с избирателем, и общество доверяет ПСР и экстраполирует это доверие на все проекты, представляемые под «знаком ПСР». Вероятно, в этом и состоит одна из фундаментальных причин популярности ПСР. Однако электоральный успех Эрдогана очевидно становится преградой на пути расширения демократии, поскольку этот процесс не может быть делегирован какой-то одной партии или политической силе.

ПСР же, напротив, видит себя единственной дееспособной политической силой, готовой представлять интересы нации и удовлетворять ее потребности: будь то модернизация в форме повышения уровня и качества жизни или демократизация в форме деполитизации армии и монополизации политической сферы. Вера идеологов ПСР в то, что их партия обладает неким особым мандатом на социально-политические реформы, а главная задача – преодоление дефицита демократии, приводит к утверждениям, что только ПСР по силам решить острые социальные вопросы, включая и курдскую проблему [40]. Между тем демократия – это все-таки продукт коллективного действия и усилий, и ее столь откровенная «приватизация» – довольно парадоксальный ход, явно не соответствующий традиционным представлениям о ней.

Один из главных пунктов так до конца и не сформулированной программы «развитой демократии» – принятие новой конституции, взамен действующей, «навязанной» обществу после военного переворота 12 сентября 1980 г. ПСР говорит о ней с 2007 г., причем непременно подчеркивая необходимость ее общественного обсуждения и нахождения компромиссных формулировок наиболее дискутируемых норм и статей. При этом на выборах ПСР ставит перед собой задачу получить квалифицированное большинство мест в Великом национальном собрании Турции (ВНСТ) – от 330 до 367 – для того, чтобы иметь возможность разрабатывать и принимать новую конституцию без участия других политических сил, выносить на референдум собственный проект Основного закона. Это противоречие – следствие стремления ПСР монополизировать политический процесс в стране и показатель недоверия правящей партии к другим политическим силам, которое не носит латентный характер, а постоянно проявляется в негативном отношении к любым проектам, выдвигаемым оппозицией [41].

Отстаивая тезис о своих достижениях в области демократизации Турции за девять лет пребывания у власти и характеризуя их как «нормализацию страны», ПСР взяла на себя обязательства превратить страну за время своего третьего срока в «продвинутую демократию», не обращая внимания на доктринальную и практическую уязвимость этого проекта. Две главных задачи для развития демократии, которые Эрдоган обозначил во время предвыборной кампании, – новая конституция и решение курдского вопроса. Поскольку Конституция 1982 г. на сегодняшний момент на 60% переписана (17 раз в нее вносились поправки, в общей сложности было изменено 113 статей из 177), и многие черты первоначального текста в ней выхолощены, на первый план было выдвинуто решение курдского вопроса, и именно оно стало своего рода лакмусовой бумажкой для проекта будущей демократизации под властью ПСР.

С первых дней пребывания во власти правительство ПСР пыталось сформировать новые подходы к курдской проблеме и отказаться от его военного и силового решения, реальной альтернативы которому коалиционные кабинеты 1990-х гг. да и военная элита не видели. ПСР признала важность вопроса «курдской идентичности» и дала ход его открытому общественному обсуждению, при этом отношение правительства ПСР к прокурдской ПМД постоянно колебалось от готовности к партнерству с ней до неприятия ее как таковой. Наконец, в 2010 г. ПСР выдвигает «курдскую программу» (Alevi Alm), которая, по сути, направлена не на конкретное решение проблемы, а на «отвлечение внимания общества» в том числе и от очевидных «недоработок» правительства в этом вопросе. Более того, необходимость в подобных инициативах – популистских по своему характеру – возникла в связи с институционализацией и ростом электорального веса этнонационального курдского движения, с одной стороны, тесно связанного с Рабочей партией Курдистана (РПК), а с другой – представляемого в публичном политическом пространстве прокурдской ПМД [42].

Хотя открытые дебаты по поиску новых подходов к решению курдского вопроса создали видимость демократического процесса, однако ПСР справедливо обвинили в попытках решить его, исключительно исходя из своих воззрений, не признавая право на участие в этом процессе других политических сил и, прежде всего, ПМД. Откровенно говоря, для ПСР прокурдская ПМД являлась отнюдь не потенциальным партнером и союзником в решении курдской проблемы, а скорее препятствием на этом пути [43]. И в целом «курдская инициатива» Эрдогана выглядела как попытка выбить почву из под ног своего главного соперника в борьбе за голоса этнических курдов – ПМД. Еще со времен кампании 2007 г. ПСР выдвигает тезис о том, что она на самом деле является главным «агентом» курдов и реальной защитницей их интересов (все это вполне соответствует притязаниям ПСР на роль единственного дееспособного субъекта демократического процесса) [44]. ПСР заявила о том, что «курдский вопрос» давно прекратил свое существование, и поэтому нет необходимости в наличии особой «курдской партии» – т. е. ПМД. Причем, эта заслуга, по мнению ПСР, принадлежит именно кабинету Эрдогана, положившему конец политике отрицания, отчуждения и ассимиляции курдов [45]. При этом для подтверждения своих слов Эрдоган не преминул воспользоваться традиционным тезисом руководителей армии 1990-х гг. о том, что курды могут избираться в парламент, становиться президентами [46]. Иными словами, если перевести лозунги на практический язык, то это будет означать, что никаких дальнейших административно-правовых и социально-экономических преобразований для решения «курдской проблемы» и соответственно реформ не требуется, а главное для ПСР – сохранение существующего положения, которое, очевидно, сложилось в ее пользу [47].

Кроме того, ПСР недвусмысленно высказывала сомнения, учитывая прошлое и настоящее положение ПМД, в способности этой партии дать что-либо «осязаемое» для курдов в Турции (скажем, инициировать социально-экономические реформы или улучшить материальное положения курдского населения). ПСР представляла ПМД как политическую силу, зацикленную на публичном продвижении идеи об исключительности курдов и курдской идентичности, и поэтому подконтрольной и подотчетной только РПК, вынуждающей курдов голосовать за ПМД (даже с использованием военной силы). Закономерно, что подобная партия и не способна, и не стремится дать какие-то материальные блага курдам. Однако ПСР, желая свести все к экономике и финансовому обеспечению и предать забвению культурно-идеологические притязания курдов, конкурировала с идеями и концепциями Партии националистического действия (ПНД) Девлета Бахчели [48].

ПСР в своей заинтересованности в текущих проблемах курдского электората стремилась превзойти не только ПМД, но и ПНД – своего главного соперника в борьбе за голоса националистов (иногда даже претендуя на большую «националистичность» своих лозунгов и программ). Это проявлялось в обвинениях Д.Бахчели и его сподвижников в молчаливой поддержке отсрочки исполнения смертного приговора лидеру РПК Абдулле Оджалану в 1999 г. При этом сам Эрдоган высказывался в том духе, что он бы предпочел, чтобы Оджалана повесили [49]. ПМД и ПНД при этом представлялись вторичными политическими силами, поскольку они пытались взяться за проекты, которые уже реализовывала ПСР.

Подчеркивая, что курды и турки – единоверцы и преимущественно люди религиозные, ПСР указывала на «ложную религиозность» ПМД. Апеллируя к высказываниям представителей ПМД, критикующим ПСР за политизацию ислама, сама ПСР настаивала на том, что прокурдская ПМД на самом деле антирелигиозная и антиисламская партия и поэтому не заслуживает доверия правоверных курдов. Более того, в юго-восточных провинциях активизировалась деятельность Управления по делам религии, мобилизующего в интересах правительства местных проповедников (подобные методы «мобилизации» электората широко использовались еще в 1980-е гг.). ПМД ответила на активность властей призывом к своим сторонникам не участвовать в «акциях» «государственных имамов» и организовала альтернативные проповеди в других районах. И Эрдоган, и другие деятели ПСР вместе с исламистскими СМИ раскритиковали действия ПМД, обратив внимание на провокационные заявления близких к этой партии политиков о том, что лидер РПК Абдулла Оджалан – пророк для курдов, а их подлинная религия – зороастризм [50]. ПСР обвинила также партию Селяхаттина Демирташа в стремлении воспрепятствовать получению религиозного образования курдскими детьми и даже в поджогах общежитий слушателей школ имамов-хатибов [51]. Происламские газеты добавили к этому публикацию информации о том, что ПМД выступает за оглашение эзана – призыва к мусульманской молитве – на курдском языке. ПСР сразу же провела аналогию с политикой кемалистов в «однопартийный период» (1923-1946), когда в 1938 г. официально было запрещено чтение эзана на арабском, и заявила, что ПМД столь же антирелигиозна, как и НРП, и стоит на антиисламских позициях [52].

В целом поведение ПСР в предвыборный период вполне отвечало задаче отстаивания тезиса об исключительности партии Эрдогана как двигателя модернизационных реформ и единственной силы, способной обеспечить демократическое развитие страны и, более конкретно, повышение уровня жизни курдских районов и курдов в Турции. Для того, чтобы отобрать часть электората и симпатии избирателей у своего основного конкурента за голоса курдов – ПМД, Эрдоган фактическипредставил партиюДемирташа как часть курдской проблемы, которую правительство ПСР отчаянно пытается решить без малого десять лет, как политическую организацию, не заботящуюся о благосостоянии курдов и не принимающую во внимание их религиозность, иными словами бесконечно далекую от «реальных» ожиданий и нужд курдов.

Опробованную на прокурдской ПМД стратегию дискредитации оппонентов ПСР применила и в отношении других партий, которым ПСР также отказывала в праве на участие в демократическом процессе и дальнейшей общественно-политической модернизации Турции. Причем в этом случае существенных различий между ПМД, НРП и ПНД не делалось, все они ставились в один ряд, и им навешивался ярлык беспомощных субъектов политической сферы, мешающих единственной «реальной партии» служить интересам народа (ПСР в данном случае использовала популистские стереотипы, к которым часто прибегали ее политические предшественники) [53].

Модель разделения политической сферы на два лагеря – ПСР и «все остальные» – стала отличительной чертой турецкой политики в 2010 г., и это произошло одновременно с проведением референдума по конституционным поправкам, в рамках которого оппоненты Эрдогана совпали в своем неприятии реформы Конституции. Примечательно, что подобную модель широко эксплуатировала в середине 1990-х гг. Партия Благоденствия (ПБ) Неджметтина Эрбакана, от наследия которой так отчаянно открещиваются и Эрдоган, и идеологи ПСР. Именно ПБ рисовала предвыборную борьбу как противостояние двух «партий-лагерей»: с одной стороны, «правильной» партии, представляющей подлинные интересы нации (собственно ПБ), с другой – ее коллективного антипода, стоящего на страже интересов империалистического сионистского Запада (все остальные партии) [54].

В 1980-е гг. Партия Отечества Тургута Озала также придерживалась схожей популистской тактики. Озал широко использовал риторику «режима 12 сентября», установившегося после переворота 1980 г. и просуществовавшего вплоть до выборов 1983 г. Он характеризовал политических оппонентов как «идеологически одержимых», неспособных отстаивать интересы народа и к тому же ответственных за политическую нестабильность конца 1970-х гг. и всплеск насилия во время уличных столкновений, приведших к вмешательству армии.

Конечно, ПСР не стала полностью воспроизводить подходы ПБ, поскольку это бы опровергало программную установку Эрдогана на отказ от политической традиции исламистских партий. Однако это не помешало ПСР широко использовать «антидемократический» лексикон правых партий 1980-х и 1990-х гг.

ПСР представляла кампанию 2011 г. как фундаментальный выбор между «новой политикой» Эрдогана и его команды, дееспособной и отвечающей потребностям Турции, и «грязной» «старой политикой», выстраивающей свой электоральный ресурс на несбыточных предвыборных обещаниях и обмане избирателей. ПСР обвиняла своих оппонентов в безответственном подходе к политике и готовности ради свержения режима ПСР и развенчания ее политики пожертвовать даже экономической стабильностью.

* * *

За девять лет пребывания у власти ПСР удалось придать новый импульс процессу демократизации, который был синхронизирован с программой вступления страны в Евросоюз, вывести страну на относительно стабильные показатели экономического роста, переформатировать традиционные центры политической власти, практически лишив влияния суды и военную элиту, обладавшую особым статусом со времен кемалистских реформ. Кроме того ПСР смогла потеснить «кемалистский истеблишмент» буквально на всех уровнях (от министерств и муниципалитетов до вузов и силовых структур), превратить Турцию в привлекательную для всего ближневосточного региона модель социально-политического развития, умело сочетающую почтение к исламу и мусульманской культуре и дистанцированность от исламского радикализма.

Парламентские выборы – и 2007, и 2011 гг. – отчетливо показали, как страна относится к политике ПСР и правительству Эрдогана. Однако здесь кроется одна опасность, о которой вскользь начинают говорить и в самой Турции: за четыре года работы нового состава парламента ПСР и кабинет Эрдогана вряд ли смогут привнести в турецкую политику что-то новое.

Один из главных ресурсов правящей партии – ощутимый рост электората и поддержки правительственного курса. На выборах 2011 г. команду